Примерное время на чтение статьи: 11 минуты

Валерий Гаврилов «Зелёный портрет» 88х69 хм 1972 г – 300 000 р

https://www.facebook.com/uralposter96/photos/?tab=album&album_id=1307908739394216

Я лично не был знаком с художником Валерием Гавриловым. Впервые его картины увидел на первой выставке неформальных художников в конце 80-х, в городе Свердловске  на улице Сурикова 31.

Я тогда увлекался поэзией, а картинами интересовался из любопытства, поскольку в некоторых картинах   видел готовые схемы для поэтических упражнений. И даже на некоторые картины попробовал накропать рифмованные строчки. Однако, потом дошло до меня, что это же не моё личное, а уже кем-то прочувствованное (хорошо, если не чистый плагиат), может быть, неоднократно уже обсосанное множеством мозгов. И перестал заниматься этим «запрещенным средством». И всё же остался  интерес к изобразительным артефактам, встречающимся на моём жизненном пути. То, что поэт делает словом, буквами, звуками и паузами, то же самое, наверное, делает и художник красками, линиями, композициями и смыслами.

Не случайно многие поэты рисуют и, наоборот, многие художники пишут стихи. Я, например, нескольких художников узнал сначала как хороших поэтов нашего города.

А эти годы конца восьмидесятых в моей памяти остались как непрерывно  бурлящий котёл творческой массы жителей города.

Я тогда только делал первые шаги в освоении этого веселого балагана. А, оказывается, уже много лет в среде художников шли поиски новых направлений, изучение через запрещенную прессу опыта зарубежной современной нам культуры.

 Железный занавес только начинал приподниматься, и в этом рассеянном свете свежих знаний «забугорья» я вдруг увидел то, что в это же самое время накапливалось у нас, тут. Ну, конечно, тут лучше бы сказать, что не я, а мы все. Однако, уже в те времена я напрочь отказался употреблять слово «мы», потому как отвечаю за себя. Такое было время. Даже к словам я стал тогда относиться совсем по-другому. Началось исцеление от графомании.

Не буду рассказывать впечатление от тех неформальных выставок. Потом как-нибудь.

Итак, картина художника Валерия Гаврилова. Потому как атрибутика на оборотной стороне отсутствует, я назвал эту картину «Зелёный портрет». Если кто знает или слышал название от первоисточника, буду рад переименовать.

Я лично был знаком с вдовой художника, поэтом Зинаидой Гавриловой. Она часто начинала читать стихи в полупустом зале. Обычно к окончанию чтива в зале оставался я и еще пара человек. Наверное, это особенность моего характера, способность попадать под ритм говорения и, о чем бы ни шла речь, заслушиваться. У меня не повернётся язык назвать её графоманом, настолько искренно она верила в те слова, которые произносила. Это не было большой поэзией, это было чтением своих личных молитв, чем, впрочем, и занимаются в основном все поэты. Одну молитву чудную твердят наизусть…

 И вот этот портрет в зелёном спектре, говорят, является портретом Зинаиды.

Не буду говорить тут, чью манеру письма напоминает творчество Валерия Гаврилова. Так же оставлю за скобками психологический анализ.

Друг Валерия Гаврилова, художник Валерий Павлов подтвердил, что это на самом деле портрет Зинаиды. Её портретов было много. Конкретно этот был исполнен в период сразу после того, как они поженились. Валерий Павлов в это время учился в Нижнем Тагиле, поэтому не присутствовал при формировании стилистических нюансов. Но такой приём, когда туловище заполняется аллегорическим пейзажем, символом стихии, сутью природы, нечеловеческой силой ,используется Гавриловым довольно часто.

Первое, что бросается в глаза, это то, что она смотрит одним глазом на меня, а вторым смотрит в небеса. Поэтам сложно жить среди земных людей.

Есть такая легенда, вычитал в Русском Летописном Своде, там юного Александра Македонского обучал мудрец, владеющий предсказанием на основе знаний астрологии. Слушал его Александр, слушал и однажды вечером, прогуливаясь около города, подвёл его к крутому обрыву. И попросил показать на небе какую-то звезду. Тот давай ему показывать пальцем в небо, а юный завоеватель мира возьми да столкни учителя в пропасть. Уже внизу на вопрос умирающего ведуна «за что?», он ответил так: “Вот всё-то ты знаешь, даже знаешь, где сейчас птичка должна покакать, а смерть свою не смог предвидеть. Так кто же ты после этого, а?”

Тут автор, наверное, хотел показать: будь поэтом, если хочешь, но иногда и на людей смотри, что они с тобой хотят сделать.

Из-за этого взгляда, куда бы я ни помещал портрет, он начинает сильно доминировать в общем пространстве. Да так, что все остальные картины словно перестают вообще быть. Больше одной недели я не смог ее выдержать в общем числе с другими картинами. Некоторые посетители чуть ли не падали в обморок.

Картина эта явно предназначена для конкретного собирателя андеграунда, ценителя нашего регионального сюрреализма.  Я думаю, что по восприятию человека этой картины можно сделать предварительные выводы, насколько этот человеке «наш» или «не наш».

Если понравилась статья, подписывайтесь на мой сайт.

Делитесь!

Гаврилов Валерий Фёдорович

(10.09 1948 – 1982)

Валерий Гаврилов родился 10 сентября 1948 года. Он был в детстве удален от бешеной, грохочущей городской жизни, вовлекающей в свой круговорот все живое и естественное. Единственным проводником культуры для него был отец, очень образованный человек. Федор Васильевич, несостоявшийся художник-соцреалист, видя рано проявившиеся наклонности Валерия к творчеству (ребенок начал писать стихи и рисовать в три года), всячески поощрял их, надеясь, что сын осуществит то, что тщетно пытался сделать отец в искусстве.

Валерий еще в раннем детстве обучился игре на фортепиано, баяне, трубе, ударных инструментах, работал в кукольном театре, занимался художественной фотографией, лепкой, выучил немецкий язык настолько, что легко читал «Фауста» в оригинале. Именно тогда он приобрел немыслимую даже для взрослого человека работоспособность, впоследствии так поражавшую знавших его людей.

Не достигнув совершеннолетия, Валерий уехал в Свердловск, чтобы получить художественное образование. Он поступил в училище, с которым связывал много надежд. Ни одной из них не суждено было осуществиться. Он так и не нашел ни единомышленников, ни поддержки. «Официальные» художники ограничились тем, что «пронаблюдали», по их собственному признанию, за творческим развитием Гаврилова. И больше ничего.

Предпринятые две поездки в Ленинград для поступления в Академию Художеств не были успешными. Его работы вызвали бурю восторга со стороны педагогов, которые опять же ограничились тем, что указали ему следующее: «Вам уже учиться нечему. Вам уже самому пора учить». Эти приятные слова достроили стену между Гавриловым и так называемым «официально признанным искусством», которую ему так и не удалось пробить. Он все-таки , остался в Ленинграде и поступил на курсы вольнослушателей при Академии, по окончании которых уж насовсем вернулся в Свердловск.

Гаврилов оставил огромное наследие. Примерно на двадцать лет его творческой деятельности приходится: около 350 живописных работ, около 1000 фотографических работ, около 150 скульптур из дерева, гипса, философский трактат, несколько сотен стихотворений и прозаических опытов, множество художественных фотографий и один киносценарий.

 

“В далеком 1987-м в художественном мире тогдашнего Свердловска-Екатеринбурга произошли события, 20-летие которых герои тех лет решили отметить в текущем году.
Первый из брендовых проектов 87-го назывался «Сурикова, 31». Это была выставка, состоявшаяся по адресу, давшему имя целому объединению художников. Началась перестройка-гласность, и группа художников, которым скучновато жилось в тотально цензурном СССР, задумали выставиться в новом горбачевском формате. Властей просили: что, мол, такого, народное творчество, художественная самодеятельность советских людей…, разрешите. С другой стороны, властям не ясно было, чего от неотцензуренных художников ждать. Организаторы первой безвыставкомной Валерий Дьяченко, Виктор Гончаров, Виктор Гардт деликатно намекали представителям органов власти на опасность эффекта московской «бульдозерной выставки». Пришлось разрешить.
Среди «самодеятельных дарований» оказались интересные и резкие авторы. Власти догадывались о своем незнании ситуации, но не настолько. Художники-неформалы Свердловска представляли собой уже своеобразный и энергичный мир. На Горького 22, к примеру, даже существовал своего рода «сквот». Там (совсем как европейские хиппи) художники заняли под свои мастерские аварийное здание, в нем они творили, жили и образовывали некое параллельное маленькое арт-государство.
Совцензура была тотальной, официальные выставки были малоинтересными проектами внутреннего пользования. Но художники рисовали для друзей, «выставлялись» в своих мастерских, на стенах своих почитателей. Так что на Сурикова зритель увидел в карнавале всего самого разного художников, которые впечатляли. Здесь они увидели Валерия Гаврилова и Валерия Павлова, странную графику художницепоэтессы Зины Гавриловой, живопись Виктора Махотина, пространственные работы Николая Федореева, здесь широкая публика впервые узнала о старике Букашкине и многих других.
После Сурикова 31, куда зритель выстраивался аж в очередь, была не менее интересная выставка на Сакко и Ванцетти, 23. И сразу же после неё открылась выставка на Ленина 11, ставшая известной также как «Станция вольных почт». Тут свобода царила почти полтора года, в центре проекта был легендарный Виктор Махотин, главный «витёк» новой художественной волны города, нового неформального художественного сообщества. “(с)

……………………………………………………..

 

Дом, а потом и квартира Валерия и Зинаиды Гавриловых (Свердловск, начиная с конца 70-х и до начала 90-х гг.) Виталий Кальпиди: «Эта была то квартира-салон, то натуральная «хаза». Таких помещений, где собирались поэтыхудожники, в Свердловске было море (если не Черное, то Азовское – по количеству выпитого – уж точно), но мы остановились в качестве иллюстрации на квартире Гавриловых по причине абсолютного воплощения идей разрушительного созидания и созидательного разрушения в судьбе “держателей” этого места – Валерия и Зинаиды. Здесь бывали Р. Тягунов, А. Парщиков, В. Дрожащих, А. Козлов, Е. Касимов… Я припоминаю, как, впервые попав туда зимой 1988, тут же захотел сбежать хоть куда-нибудь от накатившей внезапно тревоги, но Зинаида стащила с антресолей огромные рулоны гавриловских работ, написанных карандашами, шуршащие осыпающимися внутри грифелями, и попыталась развернуть их, а они, как бабочки, всё складывали свои бумажные несимметричные крылья, не желая быть наколотыми на равнодушные иглы нашего зрения. Так вот, когда картины наконец приоткрылись, меня охватила такая плотная тоска бессмысленности любого творчества, что ее можно было намазывать на хлеб вместо масла. Помню, как наинежнейший Сандро Мокша пришел в восторг от своего ужаса, испытанного им при посещении Зинаиды Гавриловой. То есть он сначала испытал ужас, а потом, сидя уже у себя дома, вдохновенно размышлял, что ужас ужасу рознь, и этот ужас, который он познал сегодня, какой-то настоящий, а все настоящее – плодотворно и требует восхищения, как минимум». Андрей Козлов: «Ощущалось нечто самостийное в свердловской литературе-искусстве. Были свои уважаемые, почитаемые фигуры. В легальной литературе таким персонажем была поэтесса Майя Никулина. А в нелегальной (то есть, более пронзительной, более неформальной) литературе также была звезда – легендарная Зина Гаврилова (она же Окуленок, она же Ломовцева, она же Смирнова). “Зинаида”. Сверхъяркая, особенная звезда, и не только благодаря своей пугающей, почти шизоидной экстравагантности, но и тому, что она, к тому же, была женой художника Валерия Гаврилова, а после его смерти – хранительницей его наследия. Гаврилов – в то время, когда советские космические корабли бороздили просторы Вселенной, писал как-то неистово, то ли как Гойя, то ли как Дали. Однозначно, что он пытался быть художникомфилософом. Он писал много и свои холсты один за другим складывал на шкаф. Стены были завешаны, – и в коридоре, и на шкафах, разделяющих комнату, – картины. Прочие, а многие просто потому, что очень большие, сворачивались в рулон и складывались на шкаф. В этом декадентском “Эрмитаже” Зина принимала гостей. Как бы ни был занятен антураж поэтического быта, стихи Гавриловские окна на Горького, 22. Точки места 478 Зины также занятны, необычны. Зина, благодаря имени, ассоциировалась с Зинаидой Гиппиус, но Зина – не аристократка, она была не из “образованных” вовсе и потому боязливо благоговела перед настоящими, “культурными” поэтами. Она даже казалась жизнелюбивой шарлатанкой, которая косит “под гения”. Созданием “стихов” Зина также считала создание детей. Дети – сами по себе гении, сами по себе стихи, а если гении – мать и отец, то таких детей надо рожать бесконечно. Кому-то муза этой поэтессы может показаться незначительной, я бы даже и не стал очень-то тут и спорить, но именно Зинка открыла занавес литературы без галстуков, погон и прочих лычек. Работая официанткой в вагоне-ресторане, простая советская девушка вдруг поняла, что хочет быть личностью, хочет быть не такой, как все, то есть великой, знаменитой, и поэзия + искусство существуют просто для этой практической цели – быть великим человеком, как Пушкин, как Леонардо, как Пикассо. Конечно, ее муза – муза без особого лоска. Она не была поэтом-учителем, поэтом-образцом. Лучше ее сравнить с Гагариным, просто она первая в этом городе “без фонтанов” “спозиционировала” себя в качестве такового». Аркадий Бурштейн: «Познакомил нас с Гавриловыми Слава Бальмонт, один из близких и лучших моих друзей, поэт, прозаик и театральный режиссер. У Славы была своя труппа, кочующая за ним из ДК в ДК, а Валера Гаврилов делал для Славиных спектаклей эскизы декораций. Валера Гаврилов был художником потрясающей мощи и, несомненно, больным психически человеком, это по его работам чувствуется. Но это же и придает им невероятную энергию. Гаврилов фиксировал на бумаге то, что действительно видел. Иными словами, он пытался ухватить свои видения. Отсюда мрачная мощь его картин. В них зашито его видение мира, совершенно мистическое, разумеется. Был в Свердловске старый деревянный дом, предназначенный на снос. Его заселили художники, кажется, самовольно. Жили в нем и Гавриловы. Я тогда с ними знаком не был, и в доме том не бывал, но по слухам – жизнь их там была одной сплошной чудовищной пьянкой. Надо сказать, что Зина абортов не признавала, поэтому детей у Гавриловых было много. И вот представьте – то ли пять, то ли семь детей, постоянные страшные попойки с мордобоем (я, кажется, не сказал, как умер Валера Гаврилов. Он захлебнулся блевотиной) и … странные и прекрасные картины… Потом семья получила квартиру в новом районе в двенадцатиэтажке, и вот там я у них и бывал. Их квартира стала кошмаром для соседей и проклятием для участкового детского врача. Они, понятное дело, видели только одну сторону жизни этой семьи, и им не было дела до Валериных картин. Меж тем, именно в это время Валера создал аллею деревянных статуй в свердловском лесопарке. Возможно, Валерий Гаврилов Инфраструктура I 479 она стоит и сейчас… Несколько слов о Зине – Зинозавре, как она себя называла. Она работала официанткой в вагоне-ресторане, а когда вышла замуж за Валеру и оказалась в окружении художников, поэтов, то придумала себе образ роковой Зинозавры и вжилась в него. Она писала стихи, рисовала картины – маленькие. Они вместе выпускали рукописные журналы, совершенно шизофренического характера. Зина тоже была на учете в свердловской лечебнице, известной в народе как Агафуровские дачи. Музей этой больницы в то время в основном из работ Гавриловых, говорят, и был составлен. Когда я увидел Зину впервые, – она была в длинном вечернем платье с блестками – гордая, надменная дама, декламирующая стихи. А в последний раз, уже после смерти Валеры, я встретил ее в телогрейке и ободранной ушанке – она шла на рыбзавод, куда ее принудительно трудоустроили. Сами ее манеры разительно изменились – она неуверенно хихикала, держалась, как бомжиха. В любую роль Зина вживалась молниеносно. Я видел, как однажды они со Славой Бальмонтом минут пятнадцать вели беседу на «птичьем», несуществующем языке, на ходу изобретая звуки и сочетания, практически не повторяясь. Я знаю, что это очень трудно, такое занятие в диалоге требует абсолютной раскованности, свободы импровизации. Я более двух минут не выдерживал никогда, начинал запинаться. Из одной роли в другую Зина переходила мгновенно. Был такой случай: везла она в трамвае младших детей в садик, будучи в роли Зинозавры – интеллигентной и роковой светской дамы. Трамвай был переполнен, и Зина попросила какую-то тетеньку уступить место детям. Тетенька, оценив Зину, быстро объяснила ей, кто она такая, и кто такие ее дети. Взбешенная Зина мигом превратилась в крутую официантку из вагона-ресторана и отметелила не ожидавшую опасности тетеньку так, что ее еле оттащили. После этой драки Зина попала в милицию, не помню, был ли суд, но, кажется, с тех пор она жила под угрозой лишения родительских прав и принудительного трудоустройства. Еще один характерный для Гавриловых эпизод. Когда в их доме появлялся новый человек, ему устраивали тест: давали листок бумаги, на котором столбиком было написано: “Я – …” в начале каждой строки. Валера требовал закончить строки. Это был, по сути, ассоциативный тест. Как Валера обрабатывал эти тесты, – не знаю, но они влияли на его отношение к людям. Некоторых он впускал в свои картины – разрешал нарисовать кусочек. Или даже просил. С Валерой я всегда чувствовал себя как на минном поле. Я не помню, чтоб он улыбался, и я никогда не умел понять, что он сделает в следующий миг. Он обладал сильнейшей энергией, но энергией разрушительной, темной. Так мне казалось тогда. Так я думаю и сейчас. После смерти Валеры Зина оказалась исключительно преданной его памяти женой. Она хранила его работы – а они гибли, т.к. писал он на листах ватмана. Пыталась добиться их признания. Делала, что могла. Искала спонсоров. Увы, могла она не много. О ее смерти я узнал из стихотворения Ромы Тягунова уже в Израиле: Ты неотразима, Русская земля. Похороны Зины. Третье февраля. В тот день мы с Бальмонтом напились…»

………………………………………………

Подписывайтесь на наши социальные сети: